Том четвертый. [Произведения] - Михаил Салтыков-Щедрин

Фурначев. Премного обяжете, сударыня.

Гаврило Прокофьич (возвращаясь). Нет, каково говорит-то Леонид Сергеич, каково говорит! А еще удивляются, что княжна им интересуется! Да я вам скажу, будь я женщиной да начни он меня убеждать, так я и бог знает чего бы не сделал…

Фурначев (с расстановкой). Мягко стелет, но жестко спать.

Гаврило Прокофьич. Уж вы, верно, Семен Семеныч, оттого так говорите, что он к пожертвованию вас пригласил: жаль расстаться с деньгами-то! И куда только вы их бережете!

Фурначев. Вы, конечно, по молодости, Гаврило Прокофьич, так говорите, вам незнакома еще наука жизни, а ведь куда, я вам доложу, корни учения горьки! Вот папенька это знает!

Иван Прокофьич. Это ты правду сказал, Семен.

Гаврило Прокофьич. Зато плоды сладки. А у вас,

Семен Семеныч, не только, чай, фрукты, а и новые семена здесь завелись! (Бьет его по боковому карману.)

Все смеются.

Фурначев. В чужом кармане денег никто не считал, Гаврило Прокофьич! Про то только владыка небесный может знать, что у кого есть и чего нет! А если бы и доподлинно были деньги, так они, можно сказать, чрез великий жизненный искус приобретены! Дай вам бог и не знать этого искуса, Гаврило Прокофьич!

Иван Прокофьич. Ну, полно, полно, Семен, он это по глупости больше сказал.

Фурначев. Нет, папенька, Гаврило Прокофьич очень меня обидели! Конечно, я зла на них не помню, потому что истинный христианин всякую обиду должен оставить втуне…

Иван Прокофьич. Ну, и брось… А вот ты лучше скажи, что нового в городу делается?

Фурначев. По палате у нас, слава богу, благополучно. Вчерашнего числа совершился заподряд… слава богу, благополучно-с!

Иван Прокофьич. Почем за ведро?

Фурначев. По пятидесяти по пяти копеек-с. Цена настоящая-с.

Иван Прокофьич. Да, цена хороша… Господи! давно ли, кажется, еще на моей памяти по двадцати копеек с ведра брали, да еще и как благодарны-то бывали!

Лобастов. Да, были-таки времена добрые, Иван Прокофьич!.. Вот я нонче Василья своего за овсом на базар посылал, так даже удивился — тридцать копеек за пуд!

Живоедова. А мы по двадцати по девяти свой покупали!

Живновский. Я так думаю, что все это от образования цены поднимаются… Смешно, сударь, сказать, а нонче даже мужик в сапогах ходить желает!

Фурначев. Нет-с, я, с своей стороны, полагаю, что оттого поднялись цены, что всякий торговец свой интерес соблюдает. Возьмем хотя заводчиков: они знают, что у царя денег много, ну, и берут по сообразности.

Лобастов. От того ли, от другого ли, только я знаю, что десять лет назад пуд овса стоил сорок копеек на ассигнации, а теперь и по рублю не купить!..

Живновский. Не купить, ваше превосходительство, не купить… Намеднись вот Егор Иваныч поручали мне эту комиссию — ходил, сударь, ходил, уж и ругал-то я их всяким манером: христопродавцы вы, говорю, жиды! а не купил-с!

Лобастов. Нет, видно, выпить с горя, да по домам! Гаврило Прокофьич! хватим!

Гаврило Прокофьич. А что вы думаете? Я, Андрей Николаич, славный малый, я всегда готов по-приятельски, не то что иные-прочие, что по утрам от шампанского отказываются… за ваше здоровье, дяденька Семен Семеныч! (Пьет.)

Иван Прокофьич. Полно, полно, заноза!

Фурначев. Оставьте их, папенька! пускай теперь смеются! после сами же оценят…

Лобастов (Живновскому). Ну, а ты, Иов многострадальный! (Подносит ему рюмку.)

Живновский. Я с удовольствием-с. (Пьет.)

Иван Прокофьич (вполголоса Фурначеву). Ну, а на нищую братию много ли пришлось?

Фурначев. Да по пяти копеек-с.

Иван Прокофьич. Что больно много?

Фурначев. Да нынче времена совсем другие, папенька. Прежде вот князь не брали, а нынче собственно для себя по две копеечки потребовали; ну-с, непосредственное начальство полторы пожелало, мне копеечку, а полкопейки на прочих… Оно так пять копеечек и выдет…

Иван Прокофьич. Им, стало быть, по пятидесяти копеек останется… что ж, это безобидно!

Фурначев. Профит хороший-с. Ведь и заподряд-то весь четыреста тысяч, папенька! Стало быть, и всего-то навсе четыре тысячи на мой пай придется — надо же и извернуться!

Иван Прокофьич. Это ты правильно! Анна Петровна, принеси шкатулку!

Фурначев. Покорно вас благодарю, папенька!

Иван Прокофьич. Ничего, братец, ничего, деньги к деньгам — это так следует! Вот этому выжиге Николке — это точно, что грех давать! И черт его знает, куда только он деньги девает! Что ни увидит — все ему подай: такие уж глаза завидущие! Намеднись вот, сказывают, у табатерщика тридцать табатерок купил; или вот картинщик еще приезжал — тоже всю лавку разом скупил! И хоть бы картины-то были священные, а то просто одна непристойность — и жену-то свою испортит! Я ему говорю: осел ты! А он мне: «Ничего, говорит, папенька, пригодятся потом!» Да еще и смеется, анафема! деньги-то не свои небось.

Живоедова (с шкатулкой в руках). Да как он Танечку-то тиранит, Иван Прокофьич! Намеднись — сказывала мне ихняя кухарка — вздумала она что-то ему поперек сказать, так он на нее: «Только ты, говорит, пикни!»—да кулачищем-то так вперед и тычет. Хоть бы вы его, что ли, остепенили, Семен Семеныч!

Фурначев. Нет-с, уж увольте меня, Анна Петровна; я человек скромный-с; по мере сил моих могу приносить пользу отечеству, а больше я ничего не могу-с!

Иван Прокофьич. Да кто с ним, с озорником, сладит! Вот я посажу его на сухоедение… (Вынимает деньги.) А тебе, Семен, дать не грех: тебе деньги впрок идут! (Дает.)

Лобастов. Дородства прибавляют! (Треплет Фурначева по спине.)

Фурначев. Чувствительнейше вам, папенька, благодарен! (Целует ему руку.) Там еще за вами безделица осталась…

Иван Прокофьич. По делам, что ли? Ну, это из конторы получишь: я, брат, знаю, что сыновство сыновством, а служба службой.

Живновский. Это самое правильное — счетов не смешивать!

Гаврило Прокофьич. Вы бы уж, дединька, и мне кстати пожаловали.

Иван Прокофьич. А тебе на что?

Гаврило Прокофьич. На непредвидимые расходы, дединька, на непредвидимые…

Иван Прокофьич. Ну, уж бог с тобой! Такой уж, видно, день сегодня пришел, что с деньгами расставаться нужно… На!

Гаврило Прокофьич (рассматривая бумажку). Сто-то рублей!

Иван Прокофьич. Ну, будет, будет с тебя!

Во время раздачи денег Живновский находится в самом мучительном положении.

СЦЕНА XIII

Те же и Калужанинов.

Калужанинов человек роста малого, толстенький, быстр в движении и часто махает руками; произношение имеет очень выразительное: в выговаривает как ф, ж как ш. Он в форменном сюртуке.

Калужанинов (вбегая). Слышали? слышали?

Иван Прокофьич. Ну! верно, опять табакерок накупил!

Все смеются.

Калужанинов. Удивительная вещь! Знаете, какую штуку с нами приятель-то удрал?

Иван Прокофьич (с беспокойством). Что такое? что такое еще случилось?

Калужанинов. Представьте себе, сижу я сейчас у княжны… Вчера, знаете, пожар был, так она посылала чиновников по купцам за пожертвованием… Только вот сижу я, и приходит чиновник от Прокофья… Да нет, вы угадайте, сколько любезнейший-то братец пожертвовал? Нет, угадайте!

Все ожидают с страхом.

Дву-гри-вен-ный!

Иван Прокофьич (падая на спинку кресла). Ах ты, господи!

Живоедова (бросаясь к Ивану Прокофьичу, Калужанинову). Ишь тебя нелегкая принесла! воды! спирту!

Живновский. Сразил!

Общая суматоха; все группируются около Ивана Прокофьича.

Занавес опускается.

ДЕЙСТВИЕ II

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Фурначев.

Настасья Ивановна, жена его, 30 лет.

Прокофий Иваныч.

Гаврило Прокофьич.

Понжперховский.

Живоедова.

Лакей.

СЦЕНА I

Театр представляет кабинет статского советника Фурначева. Посреди сцены большой письменный стол, на котором во множестве лежат дела и бумаги. По стенам несколько кресел, а налево от зрителей диван; мебель обита драдедамом; в одном углу шкаф, в котором расставлены: Свод законов и несколько других книг. В средине комнаты дверь. Семен Семеныч, одетый в халат, сидит за письменным столом, углубившись в чтение «Московских ведомостей».

Фурначев (прерывая чтение). Итак, в настоящем году следует ожидать кометы! Любопытно бы, однако ж, знать, что предвещает это знамение природы? Гм… Комета, сказывают, будет необыкновенная, с чрезвычайным хвостом… Стало быть, хвостом этим и землю задеть может… странно! что ж тогда предположения человеческие? Иной копит богатства вещественные, другой богатства душевные, один плачет, другой смеется… бьются, режутся, проливают кровь, разрушают города и вновь созидают…. и вот! Иной философ утверждает, что мир — вода, другой — что огонь, и что же из всего этого вышло? Только та одна истина, что человеческому мышлению предел положен! Однако эта комета неспросту… что-то будет? Если война будет, то должна быть кровопролитная, потому что и комета необыкновенная… Во всяком случае, рекрутский набор будет… Мудры дела твоя, господи! так-то вот все дела человеческие на практике к одному концу приводятся: там, в небесных сферах комета совершает течение, на концах земли кровь проливается, а в Крутогорске это просто-напросто рекрутский набор означает! (Вздыхает.)